Стихотворения и поэмы - Страница 35

Солнце рыжее, пегое
По комнате бегает
Босиком.
Пустотою заскорузлое сердце вымою.
Люди! Не знаю: на свете каком
Неводом веры поймаю любимую.

О нас: о любимой плюс поэте
Даже воробьи свистят.
Обокрали лишь двух мы на свете,
Но эти
Покражу простят.

На одну
Чашку все революции мира,
На другую мою любовь и к ней
Луну,
Как медную гирю,
И другая тяжелей!
Рвота пушек. По щекам равнин веснушками конница.
Шар земной у новых ключей.
А я прогрызаю зубами бессонницы
Густое тесто ночей.

Кошки восстаний рыжим брюхом в воздухе
И ловко на лапы четырех сёл.
Но, как я, мечтал лишь об отдыхе
В Иерусалим Христа ввозивший осёл.

Любимая!
Слышу: далеко винтовка —
Выключатель счастья — икнет…
Это, быть может, кто-то неловко
Лицо твое — блюдо весны —
Разобьет.

Что же дальше? Любимая!
Для полной весны
Нужно солнце, нагнущее выю,
Канитель воробьев и смола из сосны,
Да, глаза твои сплошь голубые.
Значит: больше не будет весны?

Мир присел от натуги на корточки
И тянет луну на луче, как Бурлак.
Раскрываю я глаз моих форточки,
Чтобы в черепе бегал сквозняк.

Счастья в мире настанет так много!..
Я ж лишен
И стихов и любви.
Судьба, словно слон,
Подняла свою ногу
Надо мною. Ну, что же? Дави!
Что сулят?
— В обетованную землю выезд?
Говорят:
— Сегодняшний день вокзал.
Слон, дави! Может, кровь моя выест,
Словно серная капля, у мира глаза.

В простоквашу сгущая туманы,
На оселке
Моих строк точу топор.
Сколько раз в уголке
Я зализывал раны!
Люди! Не жаловался до сих пор.

А теперь города повзъерошу я,
Не отличишь проселка от Невского!
Каждый день превращу я в хорошую
Страницу из Достоевского!

Череп шара земного вымою,
И по кегельбану мира его легко
Моя рука.
А пока
Даже не знаю: на свете каком
Шарить тебя, любимая?!
Судьба огрызнулась. Подол ее выпачкан
Твоим криком предсмертным… О ком?
А душа не умеет на цыпочках,
Так и топает сапогом.

Небо трауром туч я закрою.
Как кукушка, гром закудахчет в простор.
На меня свой мутный зрачок с ханжою
Графин, как циклоп, упер.

Умереть?
Не умею. Ведь
Остановка сердца отменяется…
Одиночество, как лапу медведь,
Сосет меня ночью и не наедается.

Любимая! Умерла. Глаза, как конвой,
Озираются: Куда? Направо? Прямо?
Любимая!
Как же? А стихам каково
Без мамы?
С 1917-го года
В обмен на золото кудрей твоих
Все стихи тебе я отдал.
Ты смертью возвращаешь их.

Не надо! Не надо! Куда мне?!
Не смею
Твоим именем окропить тишину.
Со стихами, как с камнем
На шее,
Я в мире иду ко дну.

С душою растерзанней рытвин Галии
Остывшую миску сердца голодным несу я.
Не смею за тебя даже молиться,
Помню: Имени моего всуе…
Помню: сколько раз с усопшей моею
Выступал на крестовый поход любви.
Ах, знаю, что кровь из груди была не краснее,
Не краснее,
Чем губы твои.

Знаю: пули,
Что пели от боли
В июле:
Фюит… фюит…
Вы не знали: в ее ли,
В мою ли
Вжалились грудь.

Мир! Бреди наугад и пой.
Шагай, пока не устанут ноги!
Нам сегодня, кровавый, с тобой,
Не по дороге!!!

Из Евангелья вырвал я начисто
О милосердьи страницы и в згу —
На черта ли эти чудачества,
Если выполнить их не могу.

Какие-то глотки святых возвещали:
— В начале
Было слово… Ненужная весть!
Я не знаю, что было в начале,
Но в конце — только месть!

Душа обнищала… Душа босиком.
Мимо рыб молчаливых
И болтливых
Людей мимо я…
Знаю теперь: на свете каком
Неводом нежности поймаю любимую!

Эти строки с одышкой допишет рука,
Отдохнут занывшие плечи.
— И да будет обоим земля нам легка,
Как легка была первая встреча.

25 августа 1919

Перемирье с машинами

Александру Кусикову

В небе птицы стаей к югу вытекли,
Треугольник фиговый на голи синевы.
Осень скрюченной рукою паралитика
Удержать не может золота листвы.
В верстах неба запыхались кони бы,
Сколько их кнутами молний не зови.
Гонит кучер на запад по небу
Солнечный гудящий грузовик.

Город машет платком дымка приветы
И румянцем труб фабричных поет.
А с грудей котлов в кружева огня одеты
Нефтяной и жирный пот.
Сноп огня пред мордою автомобилью
Нюхает навстречный тротуар и дом.
Ветер, взяв за талью с тонкой пылью,
Мчит в присядку напролом.

Вижу: женщина над тротуаром юбками прыснула,
Калитка искачалась в матчише.
В черные уши муфты руки женщина втиснула,
И муфта ничего не слышит.
Слушай, муфта! Переполнилось блюдо
Запыхавшихся в ужасе крыш,
Молитву больного верблюда
Гудком провывшего услышь.
Люди! Руки я свои порочные
В пропасть неба на молитву вознесу…
Не позволю трубы водосточные
Резать на колбасу.
Слушайте, кутилы, франты, лодыри!
Слушай, шар наш пожилой!
Не позволю мотоцикл до одури